Обычные семейные воспоминания, об обычной семье и о "незаметной", обычной любви.
Всего сто лет
Он был маленький, безбородый, сухонький. Ему было уже за 80. Читал он так: к очкам с толстенными круглыми стеклами подносил вплотную большую линзу, а уже к линзе – книгу, тоже почти впритык. И так, перемещая линзу по странице, водил очками вдоль строчек: сильнейшая близорукость, но не читать он не мог.
Приходил, бывало, с рынка, смеялся добрейшей, почти беззубой улыбкой своей и щурил подслеповатые глаза за круглыми очками:
- Машенька, смотри какие помидоры я на рынке купил!
Машенька, тоже уже маленькая, но еще боевая, смотрела в авоську, полную подгнивших «золотых яблок», упирала руки в боки и ругалась-ругалась: может, по-французски, который знала в совершенстве, но что-то мне подсказывает…
- - - - - - -
Из его большой библиотеки дошли и до моих рук дореволюционные фолианты: классика мировой литературы, естественные науки, высшая математика. Гравюры, прикрытые папиросной бумагой, обрезы в мраморных разводах, основательные переплеты с коричневыми уголками, чуть пожелтевшая к краям бумага… Кавказского пленника впервые прочла в школе как раз по такой вот старой книге – с ятями, и не могла понять, почему все так удивлены: разве трудно читать дореволюционные книги. Так и говорила потом какое-то время, на старый «интеллигентский» манер, когда окончание во множественном числе, например, «-ыя».
В старших классах учила тригонометрию по учебнику -ндцатого года – кстати, великолепно изложенную. Не только советские, но и дореволюционные учебники – классика, в высшем значении этого слова. А учебников была уйма: прадед был гимназическим преподавателем математики и физики. И, опять же классически, прабабка – преподавательницей русского, литературы, языков.
Было и другое: собранные и переплетенные уже дедом выпуски «Нивы». Над одним из номеров, посвященным памяти почившего в Бозе Александра Третьего, я долго размышляла: что значит это самое «почить в Бозе». А приложение к «Ниве» - кулинарная книга... Бог мой! Какие меню хозяйке на неделю: «Пойдите на рынок, купите телячьих почек». Над этим я тоже долго размышляла.
- - - - - - -
Михаил Ильич и Мария Григорьевна венчались в счастливом 13-ом. Их кольца с трогательными «Миша» и «Маня» до сих пор лежат у нас – вон в той розовой коробочке: манино - побольше, мишино – поменьше.
Прадеда я не застала, но воспоминания о нем моего отца – нежнейшие, полные уважения и настоящей любви: такой трогательной, какой только может быть любовь внука к деду – дают мне полное право чувствовать какую-то глубинную, по-хорошему болезненную связь с этим чудесным человеком.
Да, вот дедушка Коля был отцом семейства: инженер-железнодорожник, офицер по тем временам, приходил с работы уставший, и все ходили на цыпочках, пока он отдыхал. Затем подходило время совместной трапезы. Прабабушка и бабушка готовили идеально. «Жиринка к жиринке» – так вспоминал отец прозрачнейшие бульоны. А бабушкины голубцы, а блинчики с мясом – до сих пор и я вспоминаю, закатывая глаза. Правда, и дед иногда готовил: так же, закатывая глаза, вспоминаю я его жареную картошку со шкварками – произведение искусства. Ну и совместное таинство пельменелепления.
Несомненно, дед был отцом семейства, но вот прадед – дедушкой. Папа до сих пор вспоминает подготовку и сам процесс похода – из двора до ближайшего сквера, где с чувством глубокого удовлетворения съедалась запасенная провизия. И этот маленький, сухонький, препожилой старичок оставался до последнего настоящим Мужчиной. Думаю, многое из истинно мужских качеств у папы – от него. До сих пор живо воспоминание, как здорового амбала, обижавшего во дворе маленького пацана, 80-тилетний прадед уложил на обе лопатки с головокружительной быстротой и проворством. Так и восседал в своих круглых толстенных очках на обомлевшем, низвергнутом на землю здоровом оболтусе. Психическая атака – та еще вещь. Но защитил, не раздумывая.
- - - - - -
Прабабушка ревновала его до глубокой старости. Бывало, сидит Миша на скамеечке со старушками, о жизни говорит. И тут Маня из подъезда грозно выходит…
- - - - - -
Марью Григорьевну, в девичестве Климович, я застала. Маленькая, худенькая, сгорбленная. Лицо ее до сих пор помню, хотя ушла она, в 96 лет, когда я в школу еще не ходила. Играла в прятки со мной: пряталась всегда в одном и том же месте – за газовой плитой на кухне, нагнувшись под подставку для кастрюль. И я всегда делала вид, что долго ее ищу. Старый и малый, одним словом.
Представляете – венчалась до революции, а внук ее уже диссертацию по искусственному интеллекту писал. Многое увидела, многое пережила. Например, была свидетельницей появления дорогого тогда еще, синтетического белья. А что вы смеетесь? В семье было принято кипятить постельное и не только белье – чтобы было стирильно, как в космосе. И вот купила себе бабушка Наденька, будучи еще довольно молодой, моднющие и дорогущие синтетические панталоны. А прабабушка их конечно и прокипятила. Отец до сих пор от смеха удержаться не может, когда вспоминает выражение лица Марь Григорьевны, достающей из кипящей кастрюли их кукольный вариант размером с ладонь. Пришлось выбросить дорогую обновку: девочек-то в семье не было - кукол, соответственно, тоже.
- - - - - -
Жили семьей. Я еще помню значение этого слова: четрые поколения под одной крышей, где каждый занят своим делом, на своем месте, и всё - как слаженный механизм. Да, я еще помню значение этого слова, и, надеюсь, передам дальше, по наследству, как смогу.
Ведь всего-то - сто лет...
О простом
